Анатолий ЯКОВЛЕВ ©
БЕЗЫМЯННЫЙ ПАЛЕЦ
(кинопроба)
СЦЕНА ПЕРВАЯ
Камера из “
fade” начинает скольжение над самой водой извилистой речки с берегами-крутоярами; сейчас совсем раннее, ещё дорассветное утро. Постепенно камера поднимается – мы видим раздающееся русло реки и воздух светлеет. И вот уже под нами широченные заливные луга с высоты птичьего полёта; камера мчится прямо на белое, купающееся в туманах солнце. За кадром пение “а капелла”: нетрезвый и зыбкий мужицкий бас выводит “Виновата ли я…” – то явственней, то угасая; забывая слова, помыкивая и матерясь… Песню вытесняет закадровый женский голос:- В рыбалку по майским берегам крепко пахнет сирень, хотя там не растёт. Потому ли, что “щука идёт в сирень”? Сейчас на половодном лугу острожит и нюхает сирень ничем не примечательный Дотов, Лёха – одинокий человек… Давно отец его, будучи похмелен, тоскуя бросился под медведя, как городские под метро – и не смог сердцем. Что называется, наложил на себя… в брюки. А матери у Дотова вовсе не было, что уже наталкивает, да?
Камера зависает и глубоко-глубоко под нами – посреди сплошного – до горизонтов – водного зеркала (сквозь объектив “рыбий глаз” кажется, что различима шарообразность Земли) человечек-букашка. Крупный план: мужичок в галифе с прорехами, макая штанины, босоного бредёт по мелководью, среди торчащих молодых кустарников – тянет за собой плоскодонку. Голос за кадром:
- Девчата Дотова признавали. Он – как таранька ростом в человека: совсем глупое и красивое лицо губами вниз и с глазами-светлячками по бокам. Широкие штанины отдаются при ходьбе волнами от щиколоток и хлопают по попе… Скоро Дотов бросит острогу, закинет за плечо кукан с парой-тройкой полосатых икрянок и зашагает в клуб…
Перед нами меняются статичные планы заброшенной деревни: косые калитки, почернелые срубы – сырые, с заколоченными наглухо ставнями. Вот крупно – изба с распахнутой наполовину дверью, за которой голый полумрак. Кажется, это фотография, но вдруг порыв ветра захлопывает дверь, взмучивает облако сора с земли. Кадр выстреливает хриплым стуком, заставляя вздрогнуть.
- …это привычка – некогда Дотов закончил сапожное отделение ВГИКа и вернулся в родное село крутить педали кинопроектора… Старожилы, нарожав детишек и попристраивав их в городе, со временем поумирали – один Лёха остался, красиво сказать – так, как язык в колоколе. Клуб с зимы заколочен, но обитаем. Если приложиться ухом к облезлой двери, окажется, что там живут: сопят и постукивают ножками. Лёха считает, что крысы – тараканы ж не топают.
В кадре Лёха проходит глухой улочкой навстречу камере – издалека и не спеша с парой щук на кукане и лодчонкой над головой; оказавшись крупным планом – в камеру подмигивает, будто случайный прохожий в неигровом кино. По лицу перебегают тени; видно, как споро текут на заднем плане облака… За кадром теперь только посвист ветра. И голос:
- Лёха сажает картошку, коптит рыбу, сушит грибы, а за хлебом насущным – водкой – ходит в райцентр и радуется, что в сорок мужики не растут и снеди хватает. Если придётся, Лёха умеет побриться над лужей. А не приходится.
Мы видим Лёху на бедном подворье, спиной к камере. Майское солнышко ясно, но холодно; ветерок ерошит белёсые волоски на красном затылке; по голой спине гуляют вверх-вниз острые лопатки: Дотов ладит топор. В ногах снуют вороны, наскакивают друг на дружку, покаркивая. Не отрываясь от дела Лёха плюётся, пытаясь попасть в ворон.
Лёха(зычно поёт):
Э-эх! хыть не с африк и не со пре-э-рий!
А!.. а у нас тоже бабы зве-э! ри!!.
Голос за кадром, вытесняет Лёхину бесконечную песнь:
- Только в соседской хате летует “зёма”, столичный доктор с “левой” практикой, говоря по-Лёхину, “размашисто получает”; в багажнике своей “Волги” доктор привозит съестного, а главное, пару канистр казённого спирта, за который Лёха колет доктору дровишки на баню. Наезжает столичный доктор на месячишко-два постоять, склонив голову “соль с перцем” над родными могилками, поправить покосившуюся избу, а главное “похолостовать” на вольной воле.
Вечерами доктор и Лёха на завалинке балуются спиртом: пропорции пробуют; Лёха курит и бросает курам семечки, а доктор рассказывает, что жизнь копейка и потому он “сдёрнул” б в Чтаты, да жена-дура…
СЦЕНА ВТОРАЯ
Камера “с плеча” следует за лицами, мимикой, телодвижениями Лёхи и доктора, пунцовыми от выпитого.
Доктор (мечтательно):
- Нет! Разведусь и “сдёрну” в Чтаты. Тепло там… Вникни: тут сегодня тепло, а там – всегда! Вникаешь?
Лёха (мечтательно):
- И бабьё не занято… Всё была ничаго!
Доктор:
- С чего ты выдумал про не занято?
Лёха:
- Так воюют со всеми…
Доктор:
- Так, бабьё и воюет… в смысле, и бабьё…
(машинально):
- Не, точно “сдёрну”!
Лёха:
- Ну, так Господь в подмогу! В гору пойдёшь, письмецо черкни, как оно там, по всамделешне? Интерес разбирает!
Доктор (со вздохом):
- А закаты у нас, чать, повсамделишней. А уж в половодье, на широкую воду, когда в каждом озерце – по солнышку…
Лёха (кивает):
- …в заливных щуку сподручно бить! Всё была ничаго!
Доктор (его, определённо “повело” с выпитого):
- Ты, верно, друг мне, Лёха, что мы тут… так вот одни… вдвоём посреди целой деревни, будто в целой Галактике?.. (пытается обняться и тянется губами):
- Др-руг?!.
Лёха (отводя голову):
- Раз одни, тут уж ничего не попишешь – друг…
Доктор (вскакивает):
- Я вот зимой в столице зубы рву, кручусь-верчусь, как веретено, бля… жену одеваю, хотя оба эти занятия не люблю и презираю! Ни жену одевать, ни больным врать, что не больно… Зато в ванной с раздельным очком моюсь и Лещенко в машине врубаю… А ты здесь один на один, как перст-накрест в пурге и сосулькой в бороде прёшь на природу, что на медведя.
Лёха:
- А сосулька в бороде, она вроде леденца, особенно когда сахар за щёку… К стуже борода – непременное дело.
Доктор (поскальзываясь):
- Ты, Лёха – Робинзон Крузо!
Лёха (меланхолично):
- А за это и схлопотать можно…
Доктор (горячо, лёжа на земле):
- Вот именно, ты меня белобрысого – одной левой! За гриву – и рылом об… (озирается, ища обо что, упирается нетрезвым взглядом в “козла” для распиловки бревен) …ну, вот об это! Не слабо же?
Лёха:
- За такие слова – не слабо. Но мы ж друзья, сам решил. Как же я друга-то? Если рылом, да об “козла” – такой пейзаж выйдет, фельдшер не подрисует… Да, и не нальёшь больше!
Доктор (торжественно):
- Налью! Ей-бо – налью! (крестится, встаёт на четвереньки, разливает)
.СЦЕНА ТРЕТЬЯ
Августовское утро с прохладцей. Лёха с перевязанным пальцем подпирает плечом покосившийся забор, шаря рядом ногой. Нетвёрдо приближается похмельный доктор.
Доктор:
- Ты, как оно, сосед?
Лёха:
- Да вот, забор подпираю. Подкосился, всё была ничаго!
Доктор:
- Так ты палкой…
Лёха:
- А я и думал палкой – вон лежит. За забор взялся, теперь до палки не дотянусь никак…
Доктор (подаёт палку, помогает поправить забор):
- А чего с пальцем-то?
Лёха:
- Да, перевязал вот… Дровишками баловал с вечера – полешко косое, не стоит никак, так я полешко придержал, колун наживить. И в палец попал, в безымянный. Отхватил до ногтя. Лесоруб, как первый раз замужем… Видал бы кто!
Доктор (потягиваясь):
- Зелёночкой надо бы…
Лёха:
- От зелёнки не отстираисься, весь в ней будешь. Я йодом.
Доктор:
- Болит небось?
Лёха:
- Болело б, плакал. (чешет в затылке, задумчиво) Главное, шевелится… Всё была ничаго!…
Доктор:
- Чего шевелится.
Лёха:
- А поверишь?
Доктор:
- Чего ж не поверить, коль не врёшь. Покажешь, поверю! Так, чего шевелится-то?
Лёха:
- Да, где палец прикопал. Веточкой ещё заметил, чтоб если что непоправимое – ко мне в могилку. (строго) Нельзя в могилке по отдельности – не воскресят…
Доктор:
- Да что шевелится?!
Лёха:
- Грунт, где прикопал. Я поливаю рядом, вижу – шевелится. Крот, думаю… Не похоже!
Доктор:
- Айда, айда поглядим – а то не поверю! Сбрехал!
Лёха:
- Ну, коли айда, так айда…
Проходят в огород, к самому уголку.
Лёха:
- Вот тут. Гляжу с утра, а грунт шевелится…
Доктор (смотрит на Лёху, с сомнением):
- Копнём?..
Лёха:
- Нехорошо, конечно. Захоронение своего рода. Но ты копни, раз доктор!
Доктор (с надеждой):
- А может, крот?..
Лёха:
- Да уж копни, коли разобрало.
Доктор:
- Зарыл-то глубоко?
Лёха:
- А зачем пальцу глубоко. Так, присыпал, чтоб сыскался, коли что…
Доктор сопя садится на корточки, запускает в землю руку, ковыряется и выдёргивает наружу… кисть человеческой руки. Доктор ошарашено падает на зад. Рука шевелит пальцами, пытается ползти…
Доктор (отползая, отталкивая руками, фальцетом):
- Уйди, с-сука! Уйди!.. Помидоры бычьи, мать их за вымя…
Лёха:
- Вот блядство, так уж блядство…
Доктор, переводя взгляд с Лёхиного забинтованного пальца на ползающую по земле руку, задумчиво:
- И, что показательно, никакого некроза…
Лёха:
- У меня и не было некроза. Военкомат же обсматривал.
Доктор:
- Да, я имею ввиду отсечённую конечность… палец, то есть. Теперь, конечно, не палец… Конечность розовая, как живая. И, чёрт её побери, эти самые признаки подаёт… ну, жизни!
Лёха:
- И что делать-то теперь. Наговорил… Влетит мне, да?
Доктор:
- Свистеть не будешь, не влетит… У ящериц, если хвост оторвать, что отрастает?
Лёха:
- Хвост и отрастает. В обратку.
Доктор:
- А у амёбы, если кусочек отрезать, что отрастает?
Лёха:
- Кусочек самый, что ли?
Доктор (поднимается с земли, орёт):
- Амёба, новая амёба отрастает. Вся! Це-ли-ком!.. У тебя Лёха из пальца – рука выросла, за ночь. А после руки? Дальше?!.
Лёха:
- Я-то причём… Всё была ничаго…
Доктор (хватаясь за голову):
- Ты, Дотов – амёба! Амёба!!.
Лёха (меланхолично):
- За это и схлопотать не грех…
Доктор (под нос):
- Нобелевскую… или в Кащенко…
(в голос):
- Ты Лёх, обратно её… руку-то. Поглубже. Лопаты на три. Или пять… А я – домой сегодня. Попрощаться вот…
Идут с докторской “Волге”.
Лёха:
- Ну коли домой, давай пять, земляк!
Доктор:
- У тебя ж рука, палец…
Лёха:
- Чудак человек, что я левша какой? Я правой рублю, как следует. Как же мне сразу топор держать и им тот же палец рубить? Цирк какой-то… Доктор, а в правом с левым обсчитываешься! (под нос, ухмыляясь): Бзднул, так с одного ухвата и жопы и носа не заткнуть… ишь, городские тоже…
Доктор (пятясь спиной к машине):
- Ну, бывай на том, землячок!.. Я там в канистре оставил – полный спиртец! Ну, не полный, конечно… Не для пальца, понимаешь. Палец в зелёнку лучше, или там чем ты его… уже.
Лёха (солидно):
- Я – йодом!
Доктор (уже из машины):
- А этот палец свой… конечность, что на огороде, ты закопай. Вообще закопай! На кладбище, как себя… Могилку организуй. В смысле, чтоб не её – к тебе, а тебя – к ней, а? Усёк? Всё равно ж, коли вместе, то воскресят?
Лёха (мрачно):
- Воскресят…
Доктор:
- А я – подъеду скоро. Дела там, туда-сюда, понимаешь… Подъёду, выясним. А ты могилку организуй!..
Лёха:
- Ну, ты подъедь только. Случай сильно странный…
Доктор:
- Подъеду, подъеду! Со специалистами, они подскажут… Только ты всё – как уговорено, и ни гу-гу.
Лёха:
- Какие тут гугу… С таких гугов ещё в милицию сволокут.
Доктор (отъезжая):
- Вот именно-о-о!..
Лёха:
- Всё была ничаго…
СЦЕНА ЧЕТВЁРТАЯ
Камера следит из-за зимних голых кустов за дальним скособоченным домиком. В доме жёлтые незашторенные окошки – и две тени наперебой, как “медведи-кузнецы” в тире, опрокидывают стаканы. Всё тот же женский закадровый голос:
- В окрестностях толкуют, будто прибыл к Лёхе брательник-близнец, какого вроде отродясь не было, – толи нашёлся, толи освободился. А то и сбежал, всё была ничаго… Декабрь-январь уже празднуют безвылазно, февралю нос прищемили – где берут только, сказали бы? Сопьются до весны-то, Бог им в помощь… (с сомнением) Не, до весны не сопьются – здоровье не то… Мне б – ихнее!
СЦЕНА ПЯТАЯ
Камера несуетливо снимает в небольшой и низкой – под улицу, комнатке. За окнами, распахнутыми настежь прозрачная “ненашенская” синева и цветные, как попугаи, растения… Доктор сосредоточенно прибивает подмётку. Входит толстая, как двойной гамбургер, девушка; молча протягивает доктору газеты.
Девушка (отворачиваясь):
- From Russia…
Доктор (пытается обнять девушку):
- Дженничка!
Девушка:
- Newspaper from Russia…
Выскальзывает, отходит прочь, куда-то собирается…
Доктор (под нос):
- Фром Раша! Хороша Раша, да не наша… “Сдёрнулся”… Доболтался, диссидент долбанный! Эта ещё форель намыленная по-нашему не бельмес.
Доктор (показывает вслед девушке язык, окликает):
- Дженничка!
Девушка с достоинством оборачивается.
Доктор тычет пальцем в рот – курить, мол, купи…
Девушка хмурится.
Доктор (ухмыляясь):
- Да не в рот взять! Ку-рить! Смок! Ну?!
Девушка кивает.
Доктор:
- И ещё это… ну… (водит языком по ладони):
- Чёрт знает что подумает, извращенка… Уж какая первая-то дубина была!.. (в сердцах машет рукой).
Девушка ждёт в дверях.
Доктор:
- Пиздуй, Дженничка! Мне работать надо.
(разговаривает сам с собой):
- Конвертик бы надо, с марочкой. Лёхе писнуть, как у него с ТЕМ делом-то… нобелевским-шнобелевским. Да и в деревне как… пограбили, чать, вчистую!..
Принимается было за ботинок, откладывает. Машинально берётся за газеты.
(потягиваясь):
- Чем удивишь-напужаешь, Раша?
(читает вслух):
- “Эхо прошедшей войны… (сердито) у нас и нынешней вдосталь …в начале апреля, вскапывая огород на несдетонировавшей бомбе времён Великой Отечественной подорвался житель деревни (доктор понижает голос) …Дотово – Алексей Карлович Дотов и его неустановленный подручный…”
(тихо):
- Подручный… Значит… значит, вырос! Вырос, амёба!..
(читает, вцепившись в газету):
“…на месте трагедии образовалась воронка глубиной 2 и диаметром 7 метров. Останки погибших не обнаружены…”
Доктор (шепчет, сжимая виски):
- На кусочки разметало… на былиночки, бля… Как же оно теперь? Как?! Ох, Лёха!..
(озираясь, кричит):
- Дженничка! Ну, Дженничка же! Водку! Ну, где у нас уже прячется водка?!
СЦЕНА ШЕСТАЯ
Камера, как и поначалу, проходит путь над водой тёмной, выползающей из-под отлогих берегов речки; взмывает; закипает рассвет, раздаются вширь берега – и снова открывается серебро половодных, дымных лугов и, глубоко внизу – точки-букашки… Закадровый голос:
- Коли нынче заглянуть в заливные луга высоко сверху, навроде орлика, покажется, что в рыжую полую водицу вбивает гвоздики ливень – так бьют незадачливых мелководных щучек остроги тысяч-претысяч лёх, лёх, лёх… оттуда – по отседова…
Забросишь на плечо острогу, поклонишься мутноватой в солнечных рябинках воде и подмигнёшь ломкому своему отражению таранькиным глазом-светлячком:
- Всё была ничаго!..
отдых в геленджике санатории